Да, я там работал: Записки офицера КГБ - Страница 83

Нахожу нужную комнату, где ждет человек, с которым мне суждено будет с этого дня приятельствовать долгие годы — Валерий И. Объясняю суть дела, спрашиваю, будет ли это готово в установленный срок. Валера веско отвечает, что здесь шуток не шутят и это будет именно готово и именно в срок. Вместе проходим двором в особняк, идем через комнаты, каждая из которых представляет собой ателье художника (сотни кистей и кисточек в стаканах и банках, растворители, краски, мольберты, палитры, запах скипидара), студию фотографа (десятки фото— и кинокамер, груды пестрых упаковок с пленками, софиты, рефлекторы, экраны), типографию (компактные печатные станки, принадлежности для гравировки, банки с типографскими красками) и многое другое. Народ везде молчаливый, красиво одетый, занятой. Видно — спецы высокого класса, знающие себе цену. Мне показывают, кто и как будет делать это, спрашивают, в каких условиях это будет использоваться. Делают пометки в блокнотах с пронумерованными страницами. Выходя из особняка, спотыкаюсь и оббиваю себе колено о станину какого-то механизма — похоже на части подъемника лифта. К огромной шестерне прикреплена бирка с надписью: «п-во…» и название страны.

В проходной — опять проверка документов, сдаю пропуск, выписанный на время визита. Выхожу на улицу.

Это, конечно, было готово в срок и действовало безупречно.

Люди, работавшие (работают ли сейчас?) в этом подразделении, участвовали в секретнейших и рискованнейших операциях КГБ в Союзе и за рубежом. Трусы, подхалимы, интриганы распознаются там очень быстро и долго не задерживаются. Их без шума и без треска на партийных собраниях рассовывают по вспомогательным подразделениям или увольняют в «народное хозяйство». Дисциплина и порядок чувствовались там везде и во всем.

А к нам в Управление и в отдел валом повалили совсем уже непонятные люди.

Один, с внешностью и ухватками завзятого урки как-то особенно громко и затейливо матерился по телефону, когда я вошел в комнату.

— С кем это он? — поинтересовался я.

— Да с женой, — сконфуженно пояснил другой молодой сотрудник…

Второй, быстро пробившийся в начальники, всегда выглядел, словно его только что вытащили из бетономешалки: вечно несвежие костюм и сорочка, брюки, знакомство которых с утюгом так никогда и не состоялось, нечищенная обувь. Рядом с телефоном на столе — полоскательница, где в луже спитого чая плавают десятка два окурков. Вечно чем-то напуган, до столбняка боится начальства, вокруг любой чепухи начинает плести бесконечные разговоры, обсуждения… Любит приходить на работу по субботам и воскресеньям, когда в этом нет никакой нужды, но есть возможность показаться начальству. Притворяется очень, очень умным и глубоким…

Третий — бывший учитель из Новосибирска. Быстро разъелся на московских колбасах, стал толще вдвое, хитрый словоблуд, на руках — татуировка. Этот умудрился, поучая и назидая, не приняв участия ни в одной серьезной операции, не завербовав ни одного агента, выпрыгнуть в начальники отдела, да и еще получить высшую награду КГБ — знак «Почетый чекист». Даже из какой-то безобразной пьяной истории Палкин вытащил его за чуб без потерь…

Четвертый, только что придя в отдел из Московского управления, услышал в перерыве партсобрания, что умер Тарковский.

— Собаке — собачья смерть, — громко говорит он и посматривает по сторонам — все ли слышали, какой он правильный и идеологически выдержанный. Впоследствии он крепко задружит с тем, который разговаривает с женой по-матерному…

Еще один — совсем уже дурак и, кажется, даже не особенно старается это скрывать. Поэтому его быстро делают секретарем партбюро отдела и он «имеет мнение» о каждом из нас, пишет на нас характеристики. В работе — ноль.

А ведь вокруг было немало знающих, опытных, приличных людей, даже из молодых сотрудников. Но не они играли первую скрипку, не они сидели в президиумах, не они создавали климат в отделе. Это те, другие, отталкивая друг друга локтями, поддакивавли Палкину, Пропойце, Рыхлому — проводили в жизнь «нужную линию». Как в древнегреческой трагедии, этот хор вторил главному актеру, и вторил слаженно.

Я все еще «ходил на прямых ногах», мне казалось, что мои-то дела двигаются прекрасно. Цели мои были скромны, работу я знал недурно, и она у меня получалась.

****

Мне было известно, что большинство комитетских должностей в ВААПе уже заняты. Возглавлял группу работников нашего Управления покойный Василий Романович Ситников — «дядя Вася», «Дед», как его прозвали позже. Он занимал должность заместителя председателя Правления — почти зам. министра. Это давало ему реальную власть в Агентстве. Один сотрудник «сидел» в отделе кадров, другой — в Управлении распределения гонораров и учета авторов, третий — в Управлении художественной литературы и изобразительного искусства. В том же управлении был «спрятан» сотрудник ПГУ, тоже покойный теперь Михаил Привезенцев. Пока шел процесс оформления, я перезнакомился со всеми, кроме Ситникова.

Вечерами я долбил учебник Богуславского по авторскому праву, внимательно изучал какой-то американский авторско-правовой журнал, откуда вычитывал английские эквиваленты вааповской терминологии. В перерывах раздумывал о том, что теперь у меня будет в два раза больше начальников, в два раза больше поручений и обязанностей, в два раза больше совещаний и партийных собраний, которые я теперь ненавидел еще больше, чем прежде, — палкинская свита сделала их невыносимыми. С достаточной ясностью мне пока представлялись только мрачные стороны моего существования.