Да, я там работал: Записки офицера КГБ - Страница 5

Кого вывозили или ввозили в СССР или Польшу «Моупинтуры»?

Мы ничего не добавили к тому, что знали люди из «Дома 2». Трудно себе представить, чтобы ввезти и вывезти из нашей страны человека было так просто. Ведь граница была на замке…

Много лет спустя машина, в которой находилась небольшая советская делегация, пересекала границу между двумя европейскими странами. Остановились около домика пограничников страны, которую мы покидали (заставой этот домик никак нельзя было назвать — весь пряничный такой), и я, собрав паспорта коллег, попросил пограничника проставить штампы о выезде из страны. Мимо проезжали машины с номерами многих стран, не останавливаясь.

Похлопав белыми ресницами, пограничник с некоторым трудом понял, что от него требуется (советские паспорта он видел впервые и обрадовался возможности пополнить опыт суровой службы), с трудом нашел в письменном столе какой-то штампик, и наш выезд был, слава Богу, зарегистрирован.

Пограничник вышел проводить меня до машины. Прямо перед нами, на другой стороне моста, начиналась другая страна, и я увидел, что в «том» пограничном домике не горел свет (был вечер).

— А где же «те»? У кого мы поставим штамп о въезде?

— Так сегодня же воскресенье, они там работают до восьми, — завистливо вздохнул «этот» пограничник.

Это одно из моих самых ярких впечатлений о пересечении границ — а сколько же я их пересек! Кстати, в обеих странах было и есть что охранять…

****

Задумывались ли мы тогда о роли КГБ в жизни страны, о социальном смысле нашей работы?

Существовала и другая «наружка» — 7-е Управление КГБ, которое вело слежку за советскими гражданами. Слова «диссидент», «правозащитник», «инакомыслящий» тогда не употреблялись или просто не были известны в нашей стране. Объектами «семерки» были валютчики, фарцовщики, крупные преступники, разработку которых не доверяли МВД, и все чаще и чаще — «антисоветчики».

После нескольких лет моей работы в НН УОДК объединили с «семеркой». Нас стали тоже, хотя и редко, использовать в слежке за соотечественниками. Крымские татары, представители окололитературной среды, такие «антисоветчики», как Якир, Григоренко, поэт Леонид Губанов, стали объектами слежки нашего отдела.

Мы понимали, что «разящий меч революции» уже не в первый раз со скрипом поворачивается внутрь страны.

Что бы нам ни рассказывали на инструктажах о новых объектах, желания «топать» за согражданами не было, насколько я помню, ни у кого из бывшего УОДК, а «семерочники» — особенно на первых порах — с нами особенно не откровенничали. Нашими объектами стали плохо одетые, задерганные и озлобленные люди, пытавшиеся добиться справедливости и найти правду в стране, где ни того, ни другого нет до сих пор.

Я парень из «семерки», гоняю на «восьмерке»,
Мне наплевать не тех, кто в «Доме 2»…
Я воротник — повыше, а кепочку — пониже,
Чтоб слишком не торчала голова.

Это куплет из песенки о «наружнике» Стаса А., в прошлом тоже сотрудника НН. Жизнь ломала его с рождения — безотцовщина, нищета, мама Стаса работала на Ваганьковском кладбище. Там же они и жили в казенной халупке недалеко от входа — сейчас ее уже нет. Стас был талантлив — умница, романтик, поэт, художник, актер самодеятельного театра. Таких ярких людей в «наружке» можно было по пальцам пересчитать, да и где их много-то встретишь?

Дружбой со Стасом я очень дорожил и гордился, она продолжалась много лет, пока водка не выбила его из колеи…

Вообще в «наружке» пили многовато — работа тяжелая, и некоторым казалось, что водка помогает легче ее переносить.

Песенка Стаса отражала своеобразный эпатаж «наружников», мы всегда понимали, что являемся вспомогательной, низовой службой и нередко ощущали нечто вроде комплекса неполноценности.

Насколько мы разбирались в происходившем вокруг нас? Шел год, когда Хрущев пообещал, что «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». Стасик откликнулся стихотворением (привожу по памяти):

Однажды в далекой-далекой стране,
Где вовсе бывать не счастливилось мне,
Хан трижды великий со сворою слуг
С указом в народ обращается вдруг.
В Указе все блага — хоть в рай не ходи,
И ждать их недолго — лет сто впереди…
Но только чтоб люди трудились пока,
Чтоб в бешеном ритме потели бока.
Чтоб снова на мысли и чувства — запрет,
Чтоб не было правды, как щас ее нет…
То было в далекой, далекой стране,
Где вовсе бывать не счастливилось мне.

А это мое любимое:

Долго терпела наша рука
Дутых вельмож и царя-дурака…
Ахнул народ и качнул кулаком —
Царь и вельможи — с копыт кувырком!
Думал народец, собою гордясь:
Будет заступой Советская власть!
Землю поделим, белых побьем —
Наши к победе пришли с Октябрем!
Но прозвучало в октябрьскую медь:
«В лучшее верить — так надо терпеть…»
Кровью и потом давился мужик:
«Ладноть, потерпим, я сроду привык…»
Годы катились, гремела война…
Многих убили — не счесть имена.
Снова звучит, как в октябрьскую медь:
«В лучшее верить — так надо терпеть…»

****

Спецслужбисты, а особенно «наружники», видят улицу, да и вообще все вокруг, не так, как остальные люди. С годами это восприятие окружающего становится почти машинальным. Незнакомая машина в привычном переулке, человек, который вроде бы читает газету, женщина в будке телефона-автомата что-то говорит в трубку — или в микрофон «уоки-токи»? Одновременно она внимательно наблюдает за подъездом дома напротив…