В «Комсомолке» дали невнятную статью о Санто и «Р» — «намеки тонкие на то, чего не ведает никто», толстяка выставили за пределы, я еще раз прошелся по его связям и свернул работу.
Получилось не так уж и плохо: маленькое, аккуратное дело с конкретным противником и конкретным результатом по «пресечению враждебной деятельности» — разоблачили и выключили из игры свежего агента НТС, причем обошлись без слишком суровых мер; выявили и выдворили из страны НТСовского связника — тоже без лишнего шума.
Недели полторы я «ходил на прямых ногах» и, скромно потупившись, принимал поздравления коллег.
Рано утром, только что доложив Ф. Д. о законченном дежурстве по управлению, я собирал свои бумаги. В это время в приемную, прижимая к груди свежую «Комсомолку», мягким кошачьим ходом вошел И. — сотрудник одного из отделений нашего отдела, рыхлый нескладуха в очках. Разминая на лице сладчайшую улыбку, он проследовал в кабинет руководства. Я знал, что статья о выдворении итальянца должна была появиться именно в тот день, публикацией занимался «Лорд». Закончив дежурство, я пошел к нему и ревниво спросил: «Что это И. потащил к Ф. Д. «нашу» статью — он же никакого отношения к этим делам не имел?» — «Э-э-э, старичок, это неважно. Такие, как И., никогда ни к каким оперативным делам отношения не имеют. Его вообще хотели с оперативной работы убрать — не получилось из него агентуриста. То ли боится людей, то ли закомплексован… Но лезть к начальству с результатами чужой работы умеет здорово. Учись, дружок…»
Учиться я этому не стал, я предпочитал добиваться своих собственных результатов — и кое-что получалось-таки…
А И. с оперативной работы так и не убрали. Наоборот, он все рос да рос, потом пошел «по партийной линии», а потом вернулся в наше многострадальное управление генералом. С нами, «стариками», вел себя скромно, а молодежь учил, истово учил работать.
Интересная штука были эти ночные дежурства. Пару раз в год примерно каждый опер должен был отдежурить с восьми вечера до примерно девяти утра, когда на работу приходил Ф. Д., которому и отдавался рапорт по происшедшему за ночь. Дежурили вдвоем — офицер из дежурной службы, сотрудники которой, сменяя друг друга, находились в комнате дежурных всегда, и сотрудник одного из оперативных отделов. Иногда такие ночи проходили в разговорах (если штатный дежурный был симпатичный парень). Я старался использовать дежурства для канцелярских дел: подшивал документы, вычитывал сводки «наружки» и слухового контроля, в общем, «подчищал» свое хозяйство.
Приходили курьеры, приносили документы и пакеты, за получение которых мы расписывались. Звонили из различных подразделений КГБ в Москве и из местных органов. К утру все дежурные службы перезванивались и обменивались информацией о случившемся за ночь, с тем чтобы руководство всех подразделений КГБ было информировано наилучшим образом.
Мои дежурства проходили относительно спокойно, запомнился только один случай, когда позвонили с какой-то границы. Кажется, из ФРГ возвращался Ростропович, и пограничники были смущены его багажом — он ехал за рулем купленного там «Фольксвагена К-70», к нему прицеплен маленький трейлер, на крыше которого был закреплен катер. Трейлер был, понятное дело, не пустой. «Ну и что? — спросил я пограничника. — У таможни вопросы?» — «Да нет, вообще-то, но уж больно много всего». — «Ну, все-таки Ростропович же». — «Да и то». Вот так и поговорили.
Долгое время наш 1-й отдел работал без начальника. Руководству Управления было, видимо, нелегко подобрать человека на эту должность: объем работы отдела — творческие союзы, медицина, разработка выявленных инакомыслящих, радио и ТВ, обществоведческие институты Академии Наук и многое другое — требовал руководителя-универсала. Отделом руководили два заместителя начальника — Виктор Тимофеевич Гостев, выходец из ЦК комсомола, о котором я уже говорил, и Александр Владимирович Баранов — спокойный худощавый человек с огромными грустными глазами. Он возглавлял группу «разработчиков», занимавшихся «антисоветчиками». На терминологические темы у нас было немало язвительных разговоров — в узком, конечно, кругу. Сами термины «антисоветизм» и «антисоветчики» были иезуитски лицемерны. Власти Советы давным-давно не имели никакой, и наши диссиденты вовсе не на Советы нацеливали свои акции. Согласно же принятым в КГБ эвфемизмам, называть их «антипартийцами», а их деятельность антипартийной как-то не получалось — так в сельских местностях раньше медведя называли «он». Партия была неприкасаемой.
Даже название КГБ при СМ СССР (Совете Министров СССР) было лживым — за все годы моей службы я ни разу не слышал, чтобы КГБ о чем-либо информировал СМ СССР. А записки в ЦК шли непрерывным потоком — из всех подразделений, всегда. Только незадолго до разгрома КГБ стал именоваться просто — КГБ СССР.
Наконец, появились слухи о будущем начальнике отдела — прочили на это место Ивана Павловича, руководителя одного из отделов Управления по Москве и Московской области. Охотники за новостями принялись добывать через знакомых в Московском управлении сведения об И. П., как его там называли. Вскоре узнали и другое прозвище — «Палкин». Говорили, что он спец по изучению процессов в среде творческой интеллигенции, профессионал, службу начинал чуть ли не вахтером в одном из зданий КГБ. Много разговоров было о его жесткости, даже жестокости, о том, что карьеру он якобы сделал благодаря умению выступать везде, всегда, по любому поводу и очень долго. Я по опыту знал, что подобным слухам слишком доверять не стоит — много уже я видел сотрудников, которые были бы недовольны и Иисусом Христом, стань он начальником отделения.