Да, я там работал: Записки офицера КГБ - Страница 37

****

Много говорили и писали о том, что при вербовке отбирается подписка. Это делается не всегда, и вообще это не обязательно — дело в том, что подписка, в сущности, отражает не обязательство сотрудничать со спецслужбой, а обещание не раскрывать методы работы, которые могут стать известными агенту. В целом же подписка — слабая попытка со стороны спецслужб гарантировать неразглашение их тайн, а со стороны вербуемого — выражение доверия к оперработнику и его ведомству. Однако сама вербовка — почти всегда достаточно драматический акт, вот почему Бобков не раз советовал обязательно встретиться с агентом-новичком на следующий день, чтобы поддержать его, посмотреть, как он выглядит, в каком настроении.

За долгие годы службы ни разу не слышал, чтобы агент из числа советских граждан сотрудничал с КГБ на материальной основе. Описанная ретивыми журналистами «статья 9» использовалась вовсе не для выдачи «зарплаты» агентам: платили за квартиры, номера в гостиницах, использовавшиеся для конспиративных встреч, дарили агентам по разным поводам подарки (как правило, очень скромные). В ходу была известная поговорка — дорог, мол, не подарок, дорого внимание… Я с самого начала восстал против такого подхода и даже сумел убедить и Лебедева, и Гостева в том, что секретная служба такой страны, как наша, мелочиться не должна. Либо подарок должен быть дорогим, запоминающимся, либо лучше ограничиться, скажем, ужином и задушевным разговором.

Еще одно воспоминание из 1967 года. Я наслаждался относительно размеренной жизнью, о которой, работая в «семерке», потерял всякое представление: на работу приходил к 9.30 и, пока осваивал участок и не был привлечен ни к каким мероприятиям и операциям, уходил домой в 18.30. Мало того, почти все выходные и праздники я проводил дома, к чему долго не могли привыкнуть ни я, ни мои близкие. Бывало, «Черный», в конце дня разворачивая газету и наблюдая, как я собираюсь уходить домой, цвыкал зубом и ехидно спрашивал: «Уже домой? А мог бы и посидеть еще…» — «Мог бы, да не стал», — привычно отвечал я.

У меня за плечами было девять лет таких задержек и ночевок, о которых «Черный» мог бы только в книжках про ЧК узнать, если бы вдруг начал читать что-нибудь, кроме газет и служебных документов.

Для чего задерживается «Черный», я к тому времени уже знал: с час он почитает газету, а потом начнет бегать по коридорам, стараясь попасть на глаза начальству, желательно Бобкову, — вот, мол, какой я хороший, все по домам разбежались, а я на работе…

Я быстро понял, что таким, как «Черный», действительно больше нечем порадовать начальство — как-то раз я видел заполненный им бланк проверки на иностранца, где в графе «национальность» недрогнувшей рукой было выведено — «негр», а в графе «род занятий» — «бизнисмен». А расти, получать звания и должности, ездить за границу им очень хотелось — вот они и лебезили перед руководством, постоянно что-то «доставали» для него, «стучали» на товарищей по работе, по-всякому их «подставляли». Таких было немного, но в подлости своей они были необыкновенно активны и портили жизнь многим чекистам.

Однако большинство составляли не они. Интересные люди работали в группе «радио-ТВ»: Саша Лордкипанидзе («Лорд») — умница, интеллигент, один из составителей русско-индонезийского словаря, тонкий агентурист и хитрец невероятный; Георгий («Жорес») Калачев — ловкий, энергичный, красивый парень. Потом из этой группы выросло целое отделение — объем работы нарастал с каждым годом. Один из тех, кто «занимался» писателями, Геннадий Геннадиевич, — человек начитанности и литературных знаний необыкновенных, впоследствии кандидат социологии. Феликс П. был связан с Большим театром не только по работе: дважды был женат на тамошних балеринах, сейчас — бизнесмен. «Сгорел» он вместе с «медиком» Женей Б. — два этих блестящих контрразведчика дружили с чуть ли не самым молодым нашим академиком, невероятно одаренным и страшно секретным. Уезжая в отпуск или в командировку, академик оставлял им ключи от своей квартиры.

Женя и Феликс одного не учли: академик был такой засекреченный, что его квартиру «слушали», не переставая.

Друзья же были любители и умельцы поговорить — вот и договорились. Разговоры были настолько откровенные, что даже Бобков, хорошо относившийся к ним, не смог их отстоять.

Как-то в конце 1967 года Федор Иванович вошел в нашу комнату с весьма озабоченным видом, в руках он крутил небольшую магнитофонную кассету. Сев за стол, «повис» на телефоне, обзванивая различные службы и приятелей и спрашивая, нельзя ли быстро переписать какую-то запись. Я думал, речь идет о чем-то развлекательном, но потом понял, что вопрос служебный, и спросил, не могу ли чем-нибудь помочь. Слава Л. к этому времени уже работал в Московском управлении, и я не раз был у него в кабинете, заставленном и заваленном бытовыми и специальными телевизорами, магнитофонами, радиоприемниками. Я называл их «смотрографы» и «показометры».

Федор Иванович оживился и сказал, что, вот, Филипп Денисович спрашивает, нельзя ли за пару часов сделать копию этой пленки. Я позвонил Славе, который случился быть на месте, и услышал: «Ну заходи». Выйдя из «Дома» через четвертый подъезд и перейдя Фуркасовский переулок, я через три минуты был у Славы, который уже соединял проводами какие-то железные ящики. «У меня тут две такие хреновины — мы сейчас за 20 минут эту кассетку продублируем. А что там на ней?» — «Да какие-то песни, говорят, самому Бобкову понадобились…» — «А давай послушаем пару минут,» — и Слава защелкал тумблерами.