Да, я там работал: Записки офицера КГБ - Страница 23

Высокая, крупная русская красавица, блондинка Танечка Ерофеева, вечно преследуемая одновременно несколькими воздыхателями, и это при ревнивом-то огромном муже, тоже сотруднике ЧК. Умница Валя Архипова, храбрая, не боявшаяся никакого начальства, тоже жена нашего сотрудника. Валя Орлова, дочь чекиста, совсем молоденькой вышла замуж за слушателя ВШ — албанца, которому после разрыва отношений между нашими странами пришлось уехать на Родину; семья разрушилась, а Валя очутилась в «семерке». Надя, по прозвищу «звоночек», интеллигентнейший, легко ранимый человек, при ней не то что грубое слово сказать — громко разговаривать казалось неприличным. Много лет спустя встретил Надю в «Доме 2» — она работала в подразделении, занимавшемся реабилитацией жертв репрессий, была счастлива, что покинула грубый, трудный мир «наружки». Галя Соколова — высокая брюнетка, певица нашего джазика, человек энергичный и очень карьерный — не хотела уступать мужчинам ни в чем, даже тяжелую «восьмерку» водила резко, по-мужски, училась в ВШ. Твердо верила, что закончит службу, по крайней мере, полковником, последний раз, когда слышал о ней, успешно продвигалась к цели.

На некоторых — но немногих — женщин служба в НН и постоянное общение с мужчинами в нестандартной обстановке сыска накладывали нехороший отпечаток. Они становились развязными, какими-то приблатненными, что ли, «своими в доску».

Тем не менее за все годы службы в «наружке» не помню случая, чтобы кто-нибудь из мужчин мог позволить себе сказать грубое слово или закурить на базе, не спросив разрешения у женщин, если они там были.

****

Случалось, объектами слежки были люди с большими странностями. Вспоминается турист-американец, высоченный, нескладный, явно не вполне психически здоровый. Он жил в гостинице «Золотой колос», где американцы, насколько помню, никогда не останавливались — бедно, некомфортно, далеко от центра.

«Паганель», как мы его прозвали, выходил из гостиницы рано утром в ярко-красном берете и какой-то хламиде, в которой с трудом угадывался бывший плащ. Останавливаясь через каждые 30–40 шагов и внимательно глядя на небо с полминуты, он полдня шагал крупным шагом от «Золотого колоса» до Красной площади, делал по ней круг и тем же манером возвращался к вечеру в гостиницу, откуда до следующего утра не выходил…

В первые дни работы за «Паганелем» мы недоумевали, не притворяется ли он сумасшедшим? От его маршрутов гудели ноги даже у закаленных, опытных «наружников». Тайна красного берета не давала покоя: должен ли кто-то увидеть и опознать «Паганеля» издалека или это какой-то сигнал? Кому? Через несколько дней мы доложили руководству, что полностью уверены в ненормальности американца: никакой актер не смог бы так долго разыгрывать эту бессмысленную комедию. Начальство поговорило с «Домом 2», однако оттуда последовало указание продолжить работу.

Так до отъезда «Паганеля» мы и гуляли по Москве. Ноги после такой работы действительно хотелось положить на подушку.

А камердинер одного из английских послов? Большую часть свободного времени он проводил в общественных туалетах. Он побывал, наверное, во всех московских уборных… Сыщики шли на различные уловки: заходили в туалет раньше камердинера, подглядывали за ним сквозь дырочки в дверях кабинок, сменяли друг друга, чтобы не мозолить ему глаза, но все напрасно. Англичанин торчал в каждом туалете минут по сорок, стоя, как правило, посередине «зала», и не торопясь осматривался, с видимым удовольствием вдыхая воздух. И все.

Он ни с кем не разговаривал, никем и ничем специально не интересовался. В туалете около Третьяковских ворот, известном в те времена как место свиданий «голубых», он ни на кого не обращал внимания. Все-таки в «Доме» решили проверить, не гомосексуалист ли наш камердинер. Иногда удавалось по его маршруту угадать, какой из своих любимых «клубов» он намеревается посетить. В этих случаях «линейщики» привозили туда — каждый раз другого — молодых людей различной внешности и по-разному одетых. Мы понимали, что это агенты из числа «голубых» и старались не пялить на них глаза, не смущать их. На вид они были вполне нормальные ребята. Но ничего из наших совместных стараний не вышло. Камердинер не проявил интереса ни к кому из них, а мы так и не разгадали секрета его загадочной привязанности к местам общественного пользования. Может быть, он просто был болен? Наблюдение за ним наконец прекратили. Насколько помнится, это был единственный по-настоящему ненавидимый сыщиками объект слежки…

Чтение и джаз — вот что давало передышку в те спрессованные дни, недели, месяцы, годы. Традиционная русская привычка к чтению появилась у меня в четыре года, когда мне подарили старинное издание Жюля Верна «Двадцать тысяч лье под водой» с потрясающими иллюстрациями. Это была первая прочитанная мной «настоящая» книга. С той поры я превратился в книжного червя и особенно полюбил фантастику.

Очень также любил Пушкина, гоголевские «Мертвые души» и сейчас перечитываю раз в два года — каждый раз нахожу что-то упущенное раньше. То же самое и с Булгаковым — такую литературу нельзя читать залпом, как я привык это делать. Есть писатели, книги которых вообще нельзя читать один раз. Потрясает до сих пор Станислав Лем, художественное совершенство его произведений и гениальный интеллект. Его философские труды поражают мощью и широтой мысли, необычностью и неожиданностью выводов. Лем громаден, как Бетховен. Иногда кажется, что многое из описанного им он где-то когда-то сначала увидел…