Да, я там работал: Записки офицера КГБ - Страница 18

Володя Кудрин, огромный, толстый, несколько лет работал в одной из самых жарких стран Африки, пока не подцепил там какого-то африканского червя, проникающего в мышечную ткань, и здесь, в Москве, наши эскулапы чуть ли не полгода этого червя извлекали…

Да, ребята покидали «наружку» — одни навсегда, другие на время, а я додалбливал учебу и никаких реальных шансов заняться чем-нибудь более интересным не имел. Работа начинала тяготить. Начальство стало это замечать.

Не знаю, по всей ли Америке действует негласный принцип американских кадровиков — let a good man go — не мешайте хорошему человеку уйти, но у нас он, по-моему, не известен.

Кудрин рассказывал, что, когда кадровики из разведки звонили в «семерку», подбирая кандидатуры для работы за рубежом, они, бывало, слышали и такие характеристики: «Да-да, отличный сыщик, прекрасный парень, хороший семьянин, только вот странная тяга за границу…» На этом расспросы заканчивались и, видимо, навсегда. Желание работать за рубежом в советской (не вражеской, между прочим) разведке считалось, по меньшей мере, нескромным, и его необходимо было тщательно скрывать. Реализовать такое желание можно было, только имея основательные связи в «Доме 2» или где-нибудь совсем уж «наверху». Исключения исправно подтверждали правила. А в те времена, мы, молодежь, не очень еще и представляли себе основную причину, по которой многие наши компатриоты прорывались на загранработу, — это для советского человека был единственный шанс, не воруя и не беря взяток, поправить свои материальные дела…

Именно поэтому в наших загранучреждениях нечасто можно встретить людей «от сохи», а уж в некоторых странах — США, Канаде, особенно в Швейцарии, к примеру, или Финляндии их не сыщешь и днем с огнем.

В феврале 1966 года я был принят в КПСС — в ЧК это было само собой разумеющимся, на оперативной работе беспартийных не было. Во время одной из бесед в парткоме Управления, после поздравлений и похвал по поводу моих оперативных успехов, мне сухо заметили, что моя учеба в ИНЯЗе, а не в «вышке», и мечты о работе в разведке и вообще вне «семерки» рассматриваются как элементы нескромности, и посоветовали «поработать над собой»…

Я знал теперь, что нахожусь под присмотром и «застегнул рот на молнию». С большим опозданием я начал понимать то, что нужно было понять давно. В нашей ослепительно серой действительности любой выделяющийся хоть чем-нибудь — даже мечтами, — вызывал и вызывает глухую, вязкую неприязнь. Много лет спустя, в Нью-Йорке, на заборе одной из строек, я увидел плакат по технике безопасности — гвоздь, торчащий из доски, нужно либо забить по шляпку молотком, либо откусить опасную часть клещами… Вот они и забивали, вот они и откусывали… Не там искали нескромность борцы за чистоту наших рядов…

****

…Канадцы — два помощника военного атташе — чинно, не торопясь, выехали из посольства, сделали ручкой козырнувшему им милиционеру (секунд десять назад он сообщил нам, что они садятся в машину) и, делая вид, что мы их не интересуем, стали выбираться на Ленинградское шоссе. Черный «Мерседес-220» неторопливо плыл в потоке машин, мы тоже не спешили, плелись себе то сзади, то сбоку.

«Военные» — так в НН называли сотрудников военных атташатов зарубежных посольств — всегда представляли особый интерес для контрразведки и, соответственно, для нас.

Все они — военные разведчики, и от политической разведки их отличает какая-то эфемерная, а то и вообще не существующая негласная договоренность о том, что они не ведут агентурной работы — все свои задачи якобы решают сами, активно используют специальную технику. Их машины часто оснащались такой аппаратурой, и добыть ее — или, по меньшей мере, убедиться в ее наличии — было одной из наших задач. Однажды, кстати, объединенная «команда» американских, английских и, кажется, канадских «военных» провалилась в Волгограде — их взяли со всей техникой, в том числе с какой-то хитрой по тем временам портативной параболической антенной. Американский посол попросил не предавать инцидент огласке и обещал не поднимать шум, когда засыпятся наши рыцари. Договоренность была достигнута… Тащась за канадцами, мы как раз вспоминали этот случай.

«Вояки» выехали на Ленинградское шоссе, слегка прибавили ходу. Мы тоже. Они минуты через две — еще. И мы… Они «вдавили дощечку в пол». Это становилось интересным… Не доезжая до аэропорта, канадцы резко развернулись и пошли нам навстречу: поняли — вырос «хвост».

Вернувшись в город, они принялись от «хвоста» отделываться. В течение четырех — пяти часов они то тащились по Садовому кольцу, то сворачивали в арбатские переулки и делали вид, что возвращаются в посольство, но проносились мимо — и снова по городу… Их заносило в районы, в которых и мы-то никогда не бывали, вот они въехали на какую-то огромную стройплощадку, заелозили по песку (мы благоразумно не втянулись за ними и наблюдали за буксующей машиной с пригорка), вылетели со стройплощадки и двинули уже черт знает куда. Юра Стихарев, наш водитель, три года вот так же крутившийся в таком же «мерседесе» по Копенгагену, стал подсчитывать, сколько бензина осталось у наших «клиентов». Наблюдение велось практически в открытую, на что требовалась всегда особая санкция, но мы тоже «завелись» и решили — кровь из носу — канадцев не отпускать. Темнело. «Мерседес» влетел в какой-то тупик, оторвался от нас, в конце тупика мгновенно развернулся, и, включив дальний свет, пошел на нас в лобовую. Я и слова не успел сказать, как Стихарь тоже включил дальний свет и нажал на газ. Видно было, что отворачивать он не собирается. Тут, вообще говоря, нужно было что-нибудь скомандовать, но я прикусил язык. За десяток метров от нас Канада дрогнула: выскочив правыми колесами на пустой, к счастью, тротуар, «мерседес» свернул с курса — и они, и мы были ослеплены ярким светом и, не разглядывая друг друга, разъехались в темном тупике. Стихарь, нажав на газовую педаль до упора, развернул тяжелую «восьмерку» почти на месте и, согрев душу «в три господа бога», попросил по радио вторую машину теперь держаться поближе.