Да, я там работал: Записки офицера КГБ - Страница 129

129

Мне стало неловко от собственных предвидений. Я вспомнил, как в самолете спросил Долгова, а захотят ли бонзы из Академии наук, чтобы поток научной информации из США хлынул в наши НИИ, исследовательские центры, чтобы им мог воспользоваться каждый научный работник, каждый инженер? Ведь им, бонзам, гораздо удобнее, чтобы такой информацией могли пользоваться только они или их приближенные…

Мне оставалось лишь утешаться контрактом на издание в ХБЙ прекрасно иллюстрированной детской книжки — сказки Аксакова «Аленький цветочек». Я еще не знал, что «доделывать» этот контракт придется уже не мне.

Задуманное нами соглашение с «ХБЙ» могло стать событием огромного значения для советской науки и техники, и лучшее подтверждение этому то, что американцы гораздо раньше нас поняли — лучше не воровать информацию для кучки привилегированных «высоколобых», а швырнуть весь ее огромный объем в толпу ученых и технарей. А уж те сами разберутся, что к чему.

Эта история подействовала на меня необычайно сильно — я еще раз убедился в том, что наше общество, а особенно его верхушка — «голова рыбы» — безнадежно, неизлечимо больно. Ни врачей, ни лекарств, однако, видно не было.

Под Долгова «копали» довольно долго — он успел обзавестись недоброжелателями в гораздо больших количествах, чем Панкин, Жаров и Вощинин, вместе взятые. В ЦК уже готовили для него «строгача», как вдруг туда пришла анонимка о его «аморальном» образе жизни. Такой шанс упускать было нельзя.

Решение «состоялось», не стоило морочить голову людям и играть на нервах у потерпевшего, но, в лучших традициях умиравшей тогда КПСС, было проведено партийное собрание, где аутодафе обрело осязаемые формы. Щекастый комсомольский негодяй, за которым тянулся длиннейший хвост скандалов и интриг и который «копал» под Долгова особенно страстно, выглядел именинником и лез с вопросами к бывшему уже председателю Правления ВААП до тех пор, пока самые стойкие противники Долгова не заткнули ему рот.

Агентство вступило в полосу ожидания нового вождя.

****

Я стал чаще бывать в «Доме» и больше времени проводить там. С упоением наблюдая за триумфальным шествием перестройки по стране, вчитываясь в «Огонек» и «Московские новости», я хорошо видел, что многие из коллег моих восторгов не разделяли, и мне было интересно знать, почему. Состав отдела значительно омолодился, но принимать во внимание мнение молодежи я не торопился — чувствовал себя Мафусаилом рядом с ними и с одного взгляда видел, кто из них чего стоил. Немногие ветераны, с недоверием воспринимавшие новые реальности, казались мне ретроградами и консерваторами, и в собственных глазах я выглядел чуть ли не единственным носителем правильного понимания происходившего, хотя сомнения уже поселилось во мне (может быть, причиной тому были неумеренные и неуместные восторги Запада как по поводу происходивших у нас перемен, так и лично в адрес «прорабов перестройки»).

Видимо, именно тогда маленькая группа диссидентов, тревожившая столь сильно руководство КГБ, стала прямым орудием в руках западных спецслужб. Но по-прежнему, как мне кажется, основное внимание в КГБ уделялось именно этим немногочисленным потрясателям устоев государства, а не тем, кто ими искусно и скрытно руководил.

Приличия еще соблюдались — по крайней мере внешне — а закулисные аспекты напряженной деятельности горбачевской команды наша «демократическая» пресса предавать огласке не собиралась, да и вряд ли много знала о них. Беспардонная и нескладная торговля внешнеполитическими и внешнеторговыми интересами нашей страны уже шла — прибрежные шельфы, позиции в Восточной и Западной Европе, кокетство с Японией — все уже неслось бесшумным ходом к практическим воплощениям под ласковую, открытую улыбку батоно Шеварднадзе. В Литве, любимой моей республике, зашевелился «Саюдис», и я потихоньку от своих коллег ликовал: вот и в Литве запахло свободой… Я был совершенно уверен (и пытался убедить всех вокруг) в том, что самая крепкая советская власть именно в «Летуве». Ведь именно там она не только болтала о светлом завтрашнем дне, но и дала народу больше, чем где бы то ни было в Союзе. За долгие годы моих поездок, командировок, путешествий по Литве я видел, как менялась, хорошела, богатела на глазах эта когда-то самая нищая из Прибалтийских республик. Я гордился своей дружбой с литовцами, их успехами, их настоящим, неподдельным интернационализмом. Мало того, я потихоньку ворчал на литовских друзей из числа партаппаратчиков, которые держались прежних «догорбачевских» позиций, обвиняя их в приверженности протухшим партийным догмам.

Антакальнё часто вспоминалось мне, как и другие любимые улицы, а я повидал их немало.

Интересно, что в Литву и, в частности, в Вильнюс влюблялись все зарубежные партнеры, которых я привозил туда. Это ведь была одна из важнейших задач Агентства — способствовать продвижению республиканского искусства, национальных литератур за рубеж… Кому теперь все это нужно?

Я вспоминаю поездку в Вильнюс с Матти Снеллом и нашу встречу в Литовском отделении ВААПа с любимейшим писателем литовцев — Юозасом Балтушисом, автором великолепного «Сказания о Юозасе». Мы пили чай в уютном кабинете начальника литовского ВААПа, разговаривали о литературе. Матти спросил у Балтушиса, как соотносится с понятиями социалистического реализма, трактующими Одну Большую Любовь, творчество писателя, в произведениях которого этот тезис не находит подтверждения.

Доброе, мудрое лицо старика Балтушиса засияло мальчишеской улыбкой:

129