Итак, только через Министерство внешней торговли можно было хоть немного помочь «Бобтрейду» с выпуском БСЭ. А министерство, естественно, занималось своими делами и ничуть не интересовалось ничьими и никакими идеологическими экзерсисами. Даже роскошно изданная в «Акадимос» книга Брежнева «Мир — бесценное достояние народов» вызвала в министерстве только вежливый интерес, не более.
Боболас и его друзья ничего не знали о наших бюрократических играх и несколько были озадачены «потеплением» в МВТ. Впрочем, оно постепенно сошло на нет: МВТ вовсе не собирался в ущерб своим прежним связям и партнерам в Греции расширять торговые операции с «Бобтрейдом».
Казалось, что греческая компартия должна бы принять участие в кампании по подписке на БСЭ и в работе по ее распространению? Ничуть не бывало. В подписной кампании коммунисты принять участие не захотели, от поддержки проекта по изданию БСЭ практически воздержались. Большой помощи от них никто и не ожидал. Но все равно их позиция озадачивала.
Как-то раз «Дед» вернулся из ЦК, пригласил меня зайти.
— Вишь ты (иногда он любил подпустить славянизмов), я там заглянул в международный отдел и попробовал нашу греческую тему «потрогать», заручиться какой-никакой поддержкой.
— Ну и что они?
— Таким, понимаешь ли, холодом подуло… И даже намек тонкий подпустили, мол, не вовремя, не стоило бы… А один вообще болтнул, что трудно, мол, нейтрализовывать последствия неправильных действий. Ты как думаешь-то?
— Ну, мне бы еще свои уши в такие эмпиреи просовывать (а я любил притвориться этаким туповатым фельдфебелем).
— Вот и зря не просовываешь. А я-то подумал вот что. Видимо, эти ребята у Флоракиса почитывают западную прессу. Да и в греческой все эти материалы перепечатываются — насчет «руки Москвы», «кремлевских денег» и прочая чушь. Вот они и решили, что эти мнимые миллионы не из тех ли денег «выделены» Боболасу, что идут на поддержку компартии Греции? Вот почему они и не хотят ни шиша Боболасу-то помогать — ревнуют. Они же еще в Международный отдел и настучать на него могут с три короба.
Что ж, сейчас видно, что могло быть и такое…
В год 100-летия со дня рождения Ленина, особенно богатый на святотатственные анекдоты об основателе нашего государства, я лежал в комитетском госпитале, ожидая очень неприятной операции. Ее то назначали, то отменяли: то температура накануне повысилась, то с кровью что-то не то… Я приуныл. Соседи по палате сочувствовали.
Один из них, Петро, красавец хохол с традиционным чубом и тонкими чертами лица, пограничник, лежал с множественными осколочными ранениями. Его сослуживец по заставе решил уйти через «зеленку» в сопредельное государство, но уйти неординарно. Когда личный состав заставы собрался в красном уголке то ли на занятия, то ли на собрание, мерзавец бросил в окно связку гранат и только после этого ушел.
Покосило многих, а Петруха получил десятка два крошечных осколков, и почти все легли неудачно, засели в опасных местах. Врачи колебались — вырезав несколько кусочков металла, остальные они предпочли бы оставить, если бы время от времени те не причиняли Петру невероятные страдания. Ток крови передвигал то один, то другой, а иногда и несколько сразу, железо цеплялось за нервные стволы и окончания… Петр кричал страшно, врачи не могли помочь ничем, а держать парня на морфии опасались — мог неисправимо привыкнуть.
Выход нашла санитарка, здоровенная тетя Нюра. Она пользовалась нехорошей славой в связи с многократными и успешными вмешательствами в личную жизнь пациентов. Любимым трюком тети Нюры было подойти к группе больных, собравшихся у телевизора, а еще лучше — к парочке, уединившейся в уголке, и, поигрывая наконечником клистирного прибора, трубным голосом объявить: такой-то (или такая-то) — на прямой провод! Это был госпитальный эвфемизм промывания желудка. Мало какой флирт не разрушался таким грубым вторжением в область нежных чувств.
В очередной приступ у Петра, когда всех трясло от его криков и врачи в очередной раз колебались, давать ли морфий, тетя Нюра вбежала в палату, сгребла кричавшего парня в охапку и на руках понесла в процедурную. Там она плюхнула его в налитую для кого-то горячую ванну, и через минуту Петр замолчал — разогретая кровь опять подвинула осколки, и они перестали на что-то давить…
Роберт Максуэлл никогда не был агентом КГБ. Легкость, с которой это принялись приписывать покойнику, еще раз подтверждает невероятный цинизм и дешевизну «свободной прессы», а больше всего — ее неустанное стремление забить еще один гвоздь в крышку гроба Комитета.
Максуэлл приехал в Москву для переговоров с ВААПом году примерно в 1976–1977-м. Я еще работал в протокольном отделе Агентства, Максуэлла в лицо не знал, и встречать его в Шереметьево со мной поехал замечательный человек — начальник отдела США Юрий Николаевич Градов, ветеран войны, ветеран «Межкниги», энергичный ваапмэн, а впоследствии — представитель «Межкниги» в Китае.
Максуэлл был энергичным, подвижным и очень развязным человеком. Приветствуя Юрия Николаевича, а потом и меня, он как-то странно возлагал свою мощную длань на наши затылки и поглаживал их — так обычно гладят больших верных псов. Для Юрия Николаевича это, видимо, было не в новинку, он давно был с Максуэллом знаком, а я, слегка опешив, тут же вернул Роберту его ласку. Теперь опешил он, правда ненадолго.
Материалы, которые имелись в архивах КГБ на Максуэлла, я заказал в тот же день, незадолго до отъезда в аэропорт, а ознакомиться с ними сумел только дня через два.