Да, я там работал: Записки офицера КГБ - Страница 106

106

Янникос выглядел неважно.

Помимо его подозрительной внешности и нелюбви к уплате долгов удалось узнать о нем вот что.

Он выработал стратегию, по которой удавалось привлечь к осуществлению каких-то планов достаточно богатых и опытных дельцов. Вклады Янникоса в уставные капиталы создаваемых акционерных обществ или товариществ были, естественно, символическими — он был беден, с трудом кормил большую семью, за него платили компаньоны. Но в фискальных органах, где регистрировались эти общества, Янникос выглядел как равноправный партнер.

На каком-то этапе либо он сам затевал скандал, требуя «свою долю», либо компаньоны стремились избавиться от него и выплачивали «отступные», лишь бы не иметь с ним больше ничего общего.

Конечно, это была информация, не подкрепленная документами, «приватная», но вскоре пришлось убедиться в ее достоверности. «Акадимос», созданный Боболасом на его деньги, формально был акционерным обществом, и Янникосу, как акционеру, надлежало внести довольно существенную сумму, которой у него не было. Эти деньги внес Боболас. Он же выплачивал Янникосу жалованье, подъемные, командировочные, оплачивал и прочие расходы. Личные отношения между ними портились, начинались серьезные трения.

Обе стороны наняли адвокатов, и ссора пошла уже по накатанной в Греции колее — как я узнал позже, греки любят судиться и с большим вкусом занимаются этим.

А ведь как красиво все выглядело столь недавно! Подписание договора в кабинете Панкина, где Боболас и Янникос сидели рядышком и сладко улыбались друг другу… Панкин, который с самого начала понимал значение и масштабы этого проекта и ценил проделанную нами работу… Василий Романович, лучившийся удовольствием от телекамер в кабинете Панкина, запечатлевавших подписание договора, Мария, переводившая переговоры, Люда Смирнова и я, привычно подставлявший фото и телекамерам уже проглядывавшую лысину, — в отличие от «Деда» я гласности не любил. Алекс Филиппопулос, всегда сдержанный, немногословный, с мягкой улыбкой на устах — дипломат и умница. (Несколько позже, в Афинах, я слышал, как он кричал на провинившегося сотрудника, — на улице останавливались автомобили, и водители выходили из них, глядя на раскрытые окна офиса, думали, кого-то убивают.)

Наконец Янникос выпросил свой «кусок» и был выброшен из «Акадимоса». Нам показалось, что конфликт исчерпан — никто из нас не имел представления о греческих реалиях подобного сорта.

Последовал еще один вояж Боболаса, Ронтириса, Филиппопулоса и Марии Бейку, во время которого мы всей командой ездили с ответственными визитами.

Один из них — к Борису Ивановичу Стукалину, тогдашнему Председателю Госкомиздата.

Как упоминалось выше, Госкомиздат и ВААП в силу ряда причин противостояли друг другу. Чиновники ревниво наблюдали за развитием событий: ВААП, как это не раз уже бывало, выступал инициатором, готовил какие-то бумажки, подписывал договоры, торчал на экране телевизора, а Госкомиздат в лице «своих» издательств тащил работу, печатал, искал бумагу — в общем, практически воплощал. В этом была немалая доля правды.

Борис Иванович Стукалин, однако, принадлежал к разряду Государственных Людей, способных видеть ситуацию еще и вне границ вверенных им организаций. Спокойный, выдержанный, зрелый лидер, он, так же, как Панкин и Ситников, сразу понял значение проекта и оказал ему необходимую поддержку.

В тот приезд греки доставили в Москву две огромные копии фризов с Акрополя и, если не изменяет память, с Парфенона. Один из них был торжественно вручен в Госкомиздате Борису Ивановичу, другой — в ВААПе — Панкину. Вааповский фриз вскоре повис в комнатке спецбуфета и как бы освящал принятие пищи руководством Агентства.

С поддержкой Госкомиздата, да еще лично Бориса Ивановича, дело пошло вперед уверенно и ровно. Между прочим, на переговорах в его кабинете, где собралось кроме нас и греков человек восемь чиновников комитета, были и противники проекта. Было заметно, как Стукалин преодолевал их сопротивление.

А Панкин решил обеспечить еще и поддержку ЦК КПСС. Он организовал для Боболаса и Филиппопулоса встречу с Черненко — тогда секретарем ЦК. Однажды утром мы отправились туда в огромной старинной «Чайке».

Подъехали к зданию ЦК. Борис Дмитриевич, Боболас, Филиппопулос и Мария, которая должна была переводить беседу, отправились на встречу с Черненко, захватив сигнальный экземпляр первого тома Энциклопедии. Я скромно остался в машине: в таких горних высях делать мне было нечего.

Минут через 40 вся четверка, широко улыбаясь, вернулась в автомобиль. Борис Дмитриевич тихо сказал: «Ну, Евгений Григорьевич, теперь, кажется, все у нас «схвачено»».

Это было почти так — в те времена поддержка секретаря ЦК означала если не все, то очень многое.

****

Я жил в довольно странном режиме. Рабочий день был плотно забит переговорами, подготовкой контрактов, беготней из ВААПа в «Дом» и обратно. Вечерами — «протокольные мероприятия»: театр, ресторан, прием в посольстве. В те дни, когда работа заканчивалась в 6–7 часов вечера я спешил домой и валился в постель сразу после программы «Время», которую все смотрели по привычке, твердо отдавая себе отчет в том, что ничего не видят и не слышат, — это был один из пошлейших аспектов «промывки мозгов» населению СССР.

Просыпался я в 5–6 часов утра и, после зарядки и тихого завтрака — жена и падчерица еще спали, принимался за писанину. В течение многих лет все наиболее серьезные документы и по линии КГБ, и по линии ВААПа были мною написаны в ранние утренние часы. Писать их в Агентстве, сидя в комнате с десятком других сотрудников, было невозможно, а ходить в «Дом» только для того, чтобы написать там что-нибудь, заняло бы слишком много времени. Я, конечно, очень аккуратно относился к секретным документам, но жена посмеивалась над моими опасениями: вместе с характером портился и почерк, прочитать написанное было почти невозможно.

106