Да, я там работал: Записки офицера КГБ - Страница 104

104

Мы, его сотрудники, и по молодости, и по нехватке опыта, не учитывали некоторых аспектов жизни и работы своего шефа. А «дяде Васе» приходилось нелегко: с «Палкиным» на ножах, он не мог каждый день жаловаться или искать заступничества у Бобкова. Руководство отдела и отделения тоже быстро разочаровалось в нем: в 5-м Управлении ценили «конкретные результаты», вербовки, мероприятия, о которых можно было с треском доложить «наверх», а Ситников от всего этого был далек. Ведь простая вербовка требовала массы бумажной работы, проверочных акций, оперативной беготни… Конечно, «Дед», привыкший к вольготным руководящим должностям, давно забыл, как все это делается, поэтому смешно было требовать этого от него.

А нас он просить о помощи решался редко — видел, что мы загружены повседневной «черной» работой. Кроме того — это мы чувствовали всегда, — он до конца своих дней оставался разведчиком, а мы все-таки были для него представителями «политического сыска».

Он безумно любил внука, тяжело переживал какие-то нелады в семье дочери. Да и годы подпирали — ему уже переваливало за шестьдесят, здоровье было неважное, и он не очень умел его беречь.

Будучи ревнивым к успехам других (постепенно ему перестали о них рассказывать), «Дед», в конце концов, просто оказался в изоляции и от нас, своих подчиненных, и от сотрудников разведки, работавших в ВААПе. К нему перестали обращаться за помощью даже в тех случаях, когда было необходимо использовать его власть зампреда в оперативных интересах, — предпочитали идти напрямую либо к Панкину, либо к другим «вождям». К тому времени почти все мы уже освоились в Агентстве и были там на неплохом счету и у руководства, и у рядовых сотрудников. За редким исключением, все мы были при деле, не «сачковали», и отношение к нам было вполне лояльное.

К «Деду» тоже относились неплохо, да и сам он умел устанавливать, углублять и укреплять нужные связи, а поскольку он обладал реальной властью в Агентстве, это было не так уж и трудно. Творческие люди, даже зная о принадлежности его к КГБ, все равно захаживали к нему, всегда получая необходимую поддержку и пользуясь его влиянием в ВААПе.

Он изо всех сил боролся за то, чтобы оставаться в Агентстве как можно дольше, — не хотел уходить на пенсию, да и заработок его значил для семьи немало. Как и Георгий Захарович, «Дед» принадлежал к тем разведчикам, которые не больно разжились на зарубежных хлебах: не было у него ни роскошной квартиры, ни дачи, ни машины.

Наверное, он до конца дней своих оставался крепким коммунистом, убежденным ленинцем, что не мешало ему видеть и понимать все, что нас окружало. Он жадно читал вместе с нами самиздат, преклонялся перед Солженицыным и Сахаровым.

— Я-то не доживу, а ты еще застанешь, Женя, — напечатают у нас Александра Исаевича полностью, а не только «Иван Денисыча»…

Я не верил. Ведь до августа 1991 года было еще так далеко.

К концу службы с ним произошло то, что нередко происходило с чекистами-профессионалами: он стал любить не разведку, а себя в разведке…

ВААП взрослел, менялся, его зарубежные партнеры уже не сравнивали Агентство с «беби», выползающим из-под стола. Менялись и люди, кто-то уходил, разочаровавшись и не найдя себе места в этой новой энергичной структуре, кто-то двигался вверх по служебной лестнице. «Подрастали» и прежние рядовые сотрудники-подвижники Агентства, работавшие там с первого дня. Евгений Шараевский, Саша Протасеня, Василий Погуляев — все «с языками», все продолжали учиться и учить других, все понемногу начинали руководить небольшими вааповскими подразделениями, однако двигались вверх медленно: они могли предложить очень немного — знания, навыки, умение трудиться. А в ВААПе, как и во всей стране, все это не могло не раздражать тех, кто обладал совсем другими, «более ценными», качествами: связями (желательно родственными), умением находиться вблизи начальства и использовать эту близость, глубоко зная, что начальство любит и чего на дух не берет…

Чекисты, работавшие в ВААПе, пытались осторожно, конечно, помогать тем, кто помогал нам, но это было почти невозможно, более того, могло пойти во вред. Я очень скоро понял, что, просто хорошо высказываясь о ком-то, положительно оценивая чьи-то деловые качества, возбуждал у собеседника подозрение относительно субъекта разговора — а не своего ли агента он нахваливает?

Вдруг с грохотом «погорел» Жаров. До сих пор никто — кроме тех, кто участвовал в его падении, — так и не знает, как это произошло. Анализируя случившееся в нашей компании, мы пришли к выводу, что Жаров где-то «налетел на подслушку». Иначе нельзя было объяснить быстроту, с которой его сняли с работы — случай в номенклатуре нечастый. Он ходил «по верхам», пытаясь защититься, что-то кому-то доказать, но обвинения были, по-видимому, слишком тяжелы. В «Доме» тоже молчали, но не потому, что знали что-нибудь. Видимо, этот скандал шел исключительно по партийной линии, КГБ мог просто выложить кому-то на стол сводку или справку «о высказываниях».

Жалко было Юрия Федоровича, хотя, как мы знали, он недолюбливал КГБ. Впрочем, поработав недолго на скромной должности в «Союзкниге» и наведя там порядок, он сумел вернуться-таки в родной МИД — работать он умел.

На третьем этаже его падение с номенклатурных высот почти все встретили со злорадством. Жаров давно раздражал многих своей самостоятельностью, крутым нравом, знанием дипломатической работы, обширными связями за рубежом и частыми поездками по всему миру.

Не зря заволновался «Дед»: Янникос привез в Москву действительно интересного человека. Георгос Боболас, плотный, уверенный в себе красавец лет под 50, просто излучал энергию: в его присутствии, казалось, шли быстрее часы, барометры показывали повышенное давление, градусники — несусветную температуру. Хватка чувствовалась железная.

104